Председатель взмахнул рукой. Бочку наклонили. Забулькал мазут, перетекая в ушат. Кто-то, не откладывая дело в долгий ящик, принялся марать мазутом стены. Тут же отыскалась доска в ладонь толщиной, – ею подперли дверь. От одной искры вспыхнула вымоченная в керосине ветошь.

– Этот очищающий огонь, – обратился к морякам с крыльца штурманской избы Шведе, – избавит нас от последних ростков Империи, проросших на красной почве Марса! Отныне мы со спокойной совестью и чистым сердцем позабудем о классовом неравенстве, о том унизительном положении, в котором нам приходилось находиться всю свою жизнь! Отныне мы сами себе хозяева! Салют, братцы!

Он бросил ветошь в собравшуюся под стеной черную лужу. Вспыхнуло жаркое пламя, забегали по бревнам желто-красные языки.

Шведе проворно спустился с крыльца, отошел к матросам. Толпу накрыли клубы жирного дыма. Кто-то закашлялся, кто-то выругался, кто-то торопливо перекрестился.

– Рудольф! Не через край ли хватил?.. – с укором спросил Локтионов.

– Остынь, дружище! Не пройдет и минуты, как они примутся биться лбом в двери и умолять, чтобы их выпустили. Это как пить дать. Им уже сейчас жарко! И мы откроем. Конечно, откроем. Штурману, полагаю, морду следует начистить, дабы пулять в членов президиума было неповадно, а бабу сразу ребятам отдадим: пусть привыкает! Угости-ка лучше меня папироской, Никанор! Сейчас они начнут стучаться! Вот-вот сейчас!

Марсианское дерево горело без настроения, если бы не мазут, то стены вовсе бы не поддались огню. А вот крышу крыли чем попало, в том числе досками из корабельных запасов. Земная древесина за прошедшие полтора года сильно высохла, поэтому занялась сразу, как только ее лизнули первые язычки пламени.

– А если не постучат? – спросил Локтионов, сжимая за спиной кулаки.

– Постучат-постучат… – Шведе выпустил из ноздрей дым. – Куда ж им деться?..

Бум! – что-то грюкнуло в избе. У Локтионова поначалу отлегло от сердца: он подумал, что председатель оказался прав. А потом грюкнуло еще раз, и тогда моряк понял, что это стреляют из револьвера.

– Чего это они?.. – испуганно спросил он. – Рудольф, что они удумали?..

Председатель ничего не ответил. Он побледнел, точно свою смерть увидел; щелчком отправил в огонь папироску, повернулся на каблуках и пошел через примолкшую толпу к своей берлоге. Председатель желал остаться наедине с бутылью марсианского первача.

Вскоре крыша обрушилась. Пламя еще поплясало, порезвилось и угасло. На месте штурманской избы осталась коробка из обугленных бревен. Никто так и не решился выбить почерневшую подпорку, открыть то, что осталось от укрепленной сталью двери, и заглянуть за стены. Шли месяцы, шли годы, могила штурмана Купелина и его младой жены обрастала бурыми марсианскими мхами, постепенно превращаясь в непримечательный холм на краю вскорости покинутого обитателями Поселка.

* * *

…Они выполнили задание матросского совета: наловили крыс и накоптили мяса. Наполнили мешок и пошли обратно, в Поселок. Было их трое: к открытому когда-то доктором Рудиным кораблю всегда ходили по трое. Не то чтобы дорога была опасной, но все-таки.

На исходе первого дня пути моряки заметили поляну молодых мхов. Прикинув то да сё, решили сделать крюк и посмотреть, чего это вдруг пустыня оживилась, не дождавшись сезона дождей.

Так матросы набрели на людей. Четверо из них были мертвы и лежали вповалку друг на дружке. Их тела обросли жадным до дармовой влаги марсианским мохом. Пятый человек стонал в шагах десяти от покойников. Был он ранен, поэтому глядел полными обиды глазами в окрашенное закатными тонами небо и прижимал обеими руками к груди флягу. На лице и одежде несчастного желтели пятна въедливых спор. Мох уже начал разрастаться на разметавшихся волосах; когда наступит ночь, он высосет из еще живого человека остатки воды.

– Ух! Добрая фляга! – оценил вещицу кочегар Муромцев, имевший слабость ко всему, что блестит. Он склонился над раненым, протянул темную лапу и попытался вырвать флягу из пальцев найденыша. Бедолага замычал, закашлялся, брызгая алыми каплями на свою бороду, но сосуд не отдал.

– Что за люди? – хмыкнул второй матрос; он тоже был кочегаром, и в Поселке его называли просто Коростой. – На бродягу не очень-то похож…

– Похож – не похож! – перекривлял товарища третий моряк, длинноусый комендор Тищенко. – Сдается мне, Ипатушкины сорванцы это. – Он встал рядом с Муромцевым, поглядел на раненого, прищуривая то один, то другой глаз. – Ну, отвечай землячок. Крепко досталось, да?

Раненый застонал.

– В горб прямо… спина… – смогли разобрать моряки.

– Говори: кто ты? – Муромцев наступил найденышу на грудь, потом наклонился и выдернул из побелевших пальцев флягу. – Отдай же, по-человечески просят!

Короста подобрал чью-то дорожную сумку. Хорошенько тряхнул ее, вываливая на щебень нехитрый скарб. Вместе с бесполезными медными побрякушками да растрепанными портянками на землю брякнулся хороший шмат копченого мяса.

– Погляди сюда, братва! – окликнул он друзей. – Здесь человечиной пахнет!

– Стало быть, ипатовский заморыш… – проговорил Тищенко, убедившись в своей правоте. – Надо бы руки в ноги взять, да дернуть отсюда подальше. Покуда Ипату не взбрело в голову, что это мы постреляли его парней.

– Нет… – прошептал раненый, закатывая глаза. – Нет-нет…

– Чего – нет? – спросили его, обступив со всех сторон.

Найденыш протянул руку и указал полусогнутым пальцем на темную гряду гор.

– Ипат… туда…

– Что ты хочешь сказать, греховодник? Ипат в горы подался?

– Гора… с двумя вершинами… – Дрожащая рука снова поднялась вверх. – Благодать… – Раненый с мольбой поглядел на моряков. – Отнесите… меня, а?

Моряки обеспокоенно переглянулись, похмыкали в усы.

– А сколько человек ушло с Ипатом, доходяга?

– Один…

– Что, сам ушел? – не поверил Муромцев. – Брехня!

– Нет. С ним… один… убийца. Благодать!.. Отнесите, не погубите!

– Всё равно брешешь ты, покойник! Сам на ладан дышишь, а брешешь! Святой Ипат – один? Да быть такого не могёт!

– Погоди, Лешка! – перебил Муромцева Тищенко. – Ипат ушел в горы вместе с каким-то человеком? – раздельно проговорил он, всматриваясь в серое лицо раненого. – Так или нет?

– Этот человек… убивец… – прохрипел раненый. – В спину лупит… сука! Отнесите меня… хочу благодатью… в последний раз… напитаться.

– Скоро будет тебе благодать! – буркнул Короста. – Черти, небось, уже и смалец на сковородке растопили благодатный. Ждут не дождутся…

– Богу бы помолился, отродье! – Муромцев пнул людоеда в бок. – Вместо этого он про благодать эту бесовскую лопочет!

– Отнесите, землячки! Что вам стоит, родимые? Ну!